"Вера без дел мертва есть"

 

СТАРЦЫ и БЕЗМОЛВНИКИ

...Стяжание Света, взыскание Света: вот цель, которую ставили перед собой старцы. Творимая ими умная молитва - как ниточка световода: из дольнего мира она тянулась к высшим сферам - к Богу. И досягала Его!

Это реально: человек неисповедимо входил в общение с Богом - и ставил перед ним зеркало своего сердца. Может, старцу и хотелось бы безвозвратно остаться на лучезарных высотах, но он помнил о ближних, которые томились внизу. И он низводил для них Свет несказанный!

По световоду молитвы текло к людям нетварное излучение. Что такое скит старца, затерявшийся в северной глуши? Очаг Света! Земное и небесное здесь приходят в прямой контакт — и между ними возникает чудесное голубое искренне. Осторожно! Одного кванта высших энергий достаточно для тою, чтобы испепелить плоть, — однако старец мастерски взаимодействует с ними, трансформируя запредельный огонь в тепло своего сердца. Это особое тепло, — над ним не властна энтропия; для него не имеет значения температура окружающей среды. Зародившись в недрах Святой Троицы, тепло божественной любви сохранно передается старцу, а от него — людям. Старец — светит, старец — согревает. Светит всей Ойкумене — согревает всех страждущих. И делает это не один, а вместе с Богом — в синергии с ним. В том и тайна старчества, что тут достигается кажущееся недостижимым: живое, без всяких посредников, соработничество человека и Бога — их сотворчество во имя спасения мира.

Понимаем ли мы до конца то, что происходило в кельях наших старцев? Ведь это апогей человеческой эволюции — тот ее круто взметнувшийся пик, где душа касается Бога. Высоко берут старцы! Так высоко, что и сказать нельзя: ведь уровень Бога — предельный, последний. Но прикасание к нему — не самоцель: задача ставится куда как дерзновенней — с максимализмом, потрясающим воображение. И эта задача — Преображение человека во всей полноте его состава: целиком — интегрально — без изъятия или уничтожения телесности.

Это Преображение, которое переходит в теозис — обожение человека. Да, да! Человек становится Богом, исполняя первый завет Христа. Ведь он сказал со всей определенностью о нас, людях: “как Ты, Отче, во Мне и Я в Тебе, так и они будут в нас Едино” (Ин.17:21). Или слова Христа надо понимать метафорически? Старцы знали: в сказанное Спасителем заложен прямой смысл — тут нет ничего условного, приблизительного. Суть евангельского предсказания они поняли однозначно. И осуществили его: воссоединились со Святой Троицей — напитались ее светом.

Когда ученик попросил Серафима Саровского раскрыть природу Преображения, то старец предложил посмотреть на него — и вопрошавший обомлел: ослепительное сияние облекало святого. Это был тот же самый свет, что однажды забил на Фаворе: пламя Христова Преображения перекинулось на Серафима. Что этому пламени разрывы в про­странстве и времени? Для духа едины все пространства — все времена — все поколения. Фавор в приволжских лесах — Фавор среди валаамских скал — Фавор над тихой Жиздрой: это нормально — так и должно быть.

Старцы достигали абсолютного обожения. Понятно, что оно осуществлялось в мире времени — раздвигая его рамки, все же было стеснено ими. Поэтому наши богословы упредительно говорят о зачаточном обожении. Такая поправка отнюдь не умаляет феномен обожения. И не делает его чем-то относительным, как бы не совсем подлинным. Ведь и Боговоплощение произошло в границах темпорального мира! Естественно, что окончательное торжество Христа вынесено за грань времени — оно грядет в измерениях вечности, после Преображения всего мира. Вероятно, Преображение — это как бы трех­ступенчатый процесс:

1) Преображение самого Христа;

2) Преображение его последователей — изохристов;

3) Вселенское преображение, затрагивающее не только плоть человека, но и всю материю.

Подвиги наших старцев соответствуют второй ступени. Они упреждали события, переносясь в восьмой день. Да, в этом перенесении есть противоречие: старцы одномоментно находились и здесь, и там — не пересекали окончательно порубежную черту. А как же иначе? Ведь у них было задание от Бога оставаться в этом мире, дабы закладывать в него катализаторы грядущего Преображения. На их судьбе действительно лежит печать “двойного бытия” (Ф. И. Тютчев). Находясь во времени, они зачинали вечность. Что сравнится по значимости с этой миссией? С гордостью и волнением мы должны осознать грандиозное: у нас на Руси были люди, жившие в боге — нераздельно и неслиянно соединившиеся с ним. Моисей поднимался на Синай, чтобы оробело встретиться с Богом. — однако гармоническое воссоединение с Ним произошло на другой горе: это Афон. Оттуда опыт старчества пришел на Русь, где в нем зазвучали совершенно новые обертоны: личная аскеза стала формой альтруистического служения ближним — затворничество неисповедимо обернулось открытостью всему миру.

Русские старцы просияли с яркостью, какой не было со времен Фавора, — по-новому озарился и высветился весь Универсум. Человек утвердился как его смысловая ось — как залог и гарант вселенского Преображения. Старец, питавшийся сухариками и квашеной снытью: мог ли он не знать, что тленное в мироздании замешает нетленным? Личное Преображение Серафима Саровского свидетельствовало о том, что Фаворский свет снова может вспыхнуть на Земле. Преображение человека является условием преображения мира — антропология переходит в космологию, спасением души предваряется апокатастасис материи.

От пустыней наших исихастов волны нетварного Света широко расходились по всей Руси. Можно ли приуменьшить их формирующую и гармонизирующую роль? Они лепили нашу душу — наше поведение — нашу эстетику. Опустившаяся па страну тьма не смогла загасить эти волны. Сегодня вся надежда на них: если Россия поднимется, то только в синергии с Богом — никак не иначе. Должна подняться! Ее пространство намолено старцами — и это великая помощь для нас.

... Вот слова Афанасия Великого, в которых соль исихазма: "Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом". Замечательная симметрия заложена в эту формулу. Как на фундаменте, она держится на двух поразительных признаниях Христа: "Я в Отце и Отец во Мне" (Ин.14:11) и "Пребудьте во Мне, и Я в вас" (Ин.15:4). Сведя вместе эти высказывания, мы видим, что Бог-Отец, Бог-Сын и человек связаны отношением глубинной гомологии, взаимоподобия. Это и является онтологической основой нашего обожения, или теозиса. Исихазм максималистичен в своих конечных целях. Вспомним слова Василия Великого: "Я человек, но имею задание стать Богом". Исихазм устремление приступил к выполнению этого дерзновенного задания.

Евангельские слова требуют прямого, а не условно-метафорического толкования. Апостол Павел говорит о своем теозисе: "Уже не я живу, но живет во мне Христос" (Гал.2:20). Перед нами не гипербола - перед нами сама истина. Она настолько грандиозна, что мы, адаптируясь к ней, бессознательно склоняемся к ее умалению, принижению. Как с такой позиции смотрится теозис? Как высокая ступень нравственного совершенства; как способность жить в духе, общаясь с горними сферами; как дар пророчества или ясновидения. Но всего этого мало! Теозис - в понимании исихастов - радикален: он меняет всего человека, трансформирует весь человеческий состав. Подчеркиваем:

Преображение идет не только в духовной и нравственной плоскости - оно обязательно затрагивает, пронизывает и соматику человека. Не может быть частичного Преображения. Это процессы всеохватные, всеобъемлющие, - человек вовлекается в них неделимо: и духовно, и душевно, и телесно.

Обожиться должен весь человек. Весь! Ошибочно и теозис, и Преображение понимать спиритуалистически: как явления духовного плана - и только. Спиритуалисты пренебрежительно смотрят на тварную плоть. По их мнению, она должна сгореть в огне Преображения без остатка: бессмертие, ожидающее нас за гранью Судного Дня - это бессмертие в духе. Будущий человек здесь мыслится асимметрично: он чистый дух - телесность преодолена как нечто отжившее, безнадежно зараженное греховностью. Подобная асимметрия - по мнению исихастов - не только антиэстетична, но неприемлема и в плане диалектики: тут искаженно понимается замысел Божий о человеке. Гармонии духа и плоти - стержень этого замысла.

Архимандрит Киприан пишет: "Божественный Логос не стал Богоангелом, а Богочеловеком". Человеческая плоть освящена Христовой жертвой. Возносясь на небо, Христос не отбросил эту плоть - среди лиц Святой Троицы он сияет в преображенном человеческом теле. Вот лучший аргумент против спиритуализма! Да, на путях теозиса исихаст уподабливается ангелам, - но это уподобление не означает, даже при самой суровой аскезе, полного преодоления телесности. Григорий Палама, поставивший человека выше ангелов, пишет следующее: "...ангелы, этот как бы не вещественный и нетленный огонь, - что они такое как не умный свет". Вот этим ангельским светом и должен проникаться человек. Симеон Новый Богослов утверждает: "сподобившийся высшего ведения становится ангелом". И при этом остается человеком. Симбиоз человеческого и ангельского: он вполне достижим на путях теозиса. Это не развоплощение - это огненное очищение плоти: восхождение целостного человека к Богу.

Можно и должно говорить о холизме спасения. Исихазм глубоко чувствует и красоту природы и красоту человека: софийное начало в них все же берет верх над червоточиной греха. Лишь эта червоточина должна исчезнуть в пламени Судного Дня. А главное, основное пройдет через Преображение сохранно, не только выявив и реализовав свой богоданный потенциал, но и подняв на новый качественный уровень свою организацию. После Преображения мы сможем узнать друг друга. Максим Исповедник пишет о теозисе так: поднявшийся к Богу достигнет цели. "...весь оставаясь в душе и в теле человеком по природе и весь в душе и теле став богом но благодати". С обожившимся человеком происходят потрясающие метаморфозы. Но они не утопичны и не фантастичны, - исихазму присущ реализм во взглядах на наше будущее. его никогда не покидает ясность и трезвенность мышления. Теозис уже сейчас в принципе доступен каждому человеку. В наших скитах и монастырях жили старцы, которые здесь и теперь, в условиях земного бытия, сподобились целостного Преображения. Там, в измерениях восьмого дня, мы встретим их такими же, с какими простились на Земле: они ушли в вечность, претерпев в этой жизни те метаморфозы, на которые мы можем уповать лишь после воскресения.

Что такое личность? Предельное выражение неповторимого, индивидуального начала во Вселенной; средоточие разнообразия как антипода энтропии; абсолютная уникальность. Все усредненное, нивелированное враждебно личности. Как враждебно и духу свободы, который только в личности, через личность реализует себя. Ярче всего личностный дух проявился в ипостасях Святой Троицы. Так вот: в теозисе личность человека достигает этого уровня - она утверждает свою ипостасность, свою суверенность и самоценность - и одновременно свою готовность к соборному взаимодействию в любви с другими личностями.

Теозис - это умножение жизни: из бренной она делается вечной.
Теозис - это апофеоз любви: сейчас ты весь - самодарение, самоотдача.
Теозис - это немыслимая прежде полнота бытия: ты восполнил себя до Бога - ты осуществил его замысел о тебе.

Бог изначально живет в человеке - и это облегчает задачу теозиса. Тело человека искони трактуется как Храм Божий. "Боговселенье": так определяет Антоний Великий суть теозиса. Все предуготовлено для сретенья Бога и человека. Наше богоподобие - задатки теозиса. Утверждая процессный взгляд на человека, исихазм призывает раскрыть эти задатки. Наше богоподобие проявляется многопланово: 1) богоподобно наше мышление, - через него мы напрямую связаны с миром идей; 2) богоподобна наша свобода, - в ней тем больше степеней, чем мы ближе к Богу; 3) богоподобна наша любовь, - это искры и отсветы Божественной Любви: 4) богоподобна наша способность творить, - генетически она восходит к творчеству Бога; 5) богоподобен отпущенный нам дар слова, - мистериально в нем повторяется чудо воплощения Бога-Слова.

Проявляя свое богоподобие, человек начинает чувствовать себя зеркалом, в котором отразилась диалектика Святой Троицы - гармония и неслиянность ее ипостасей. Эту диалектику он пытается проецировать на социальное бытие, усматривая в ладе Святой Троицы свой этический и эстетический идеал.

Бог реально присутствует в человеке. Приведем цитату из "Добротолюбия" - это мысли Антония Великого: "...человек никогда не может быть истинно добрым, как бы ни желал ты, если не вселится в него Бог; ибо никтоже Благ, токмо Бог". Удивительная точка зрения! Истинное добро в человеке -не просто от Бога, а сам Бог. Почему же мы препятствуем его вселению в нас?

Бог выходит к нам из недр своей сущности - обнаруживает себя в разнообразных "выступаниях". Само это замечательное понятие указывает на альтруистическую природу Бога, на Его обращенность к другому, к другим. Быть может, наше богоподобие полнее всего раскрывается в таких "выступаниях" нашей души, как сочувствие, сострадание, жертвенный подвиг? Обратимся вновь к "Добротолюбию" - говорит Евагрий: "ничем столько человек не уподобляется Богу, как благотворением другим". Вспомним строку Бориса Пастернака:
"Цель творчества - самоотдача". Это формула исихастской этики.

В теозисе человек становится Богом по благодати, а не сущностно и не ипостасно, - исихазм настаивает на различении этих трех форм обожения. Идея теозиса дерзостна и масштабна - у нее нет аналога в мировой культуре. Никогда перед человечеством не открывалась столь захватывающая перспектива! Думается, что творцов исихазма порой смущала их собственная смелость - отсюда вполне понятные ограничения и оговорки. Но их надо понимать в контексте времени.

Теозис по благодати - вовсе не суррогат: здесь достигается и полнота, и безусловность соединения с Богом. Тем не менее ясно, что три формы теозиса связаны иерархическим отношением, - теозис по благодати в их субординации занимает нижнее, исходное положение. Неужели человеку не дано подняться выше? И обожиться ипостасно, сущностно?

Сравним позиции двух богословов - западного и восточного; слово "весьма" в контексте сравнения означает "совсем", "совершенно", "в полном виде":

Фома Аквинский
Бог принят нами весь, но не весьма

Григорий Палама
Бог принят нами весьма, но не весь

Нельзя ли совместить позиции двух богословов? Говоря иначе, нельзя ли представить, что Бог будет принят человеком и весь, и весьма?

В Христе Бог соединился с человеком ипостасно. Как пишет архимандрит Киприан, Христос воплотился, "...чтобы показать, что естество человеческое, в отличие от всех тварей создано по образцу Божию, что оно настолько сродно, что может с Ним соединиться в одной Ипостаси". А вот как видит Иисуса Христа Симеон Новый Богослов:
Весь человек и Бог в двух сущностях, Двух также естествах, двух действиях И двух волях, и в единой ипостаси, Бог вместе и человек, един есмъ от Троицы.

Как говорит Максим Исповедник, Христос "...ипостасным образом переселился в нас". Почему эта акция должна мыслиться односторонней, асимметричной? Так было:

Бог ипостасно соединился с человеком; так будет: человек ипостасно соединится с Богом. Как же иначе? В христианстве нет ничего половинчатого, частичного. Христос сказал, что мы - в нем; Христос вознесся на небо как Богочеловек; если мы в Христе, то мы - и в Троице: как ипостаси внутри ипостаси. Такой взгляд приводит к деструкции Троицы? К непозволительному умножению ее ипостасей? Именно этого остерегались богословы. Архимандрит Киприан пишет, что приобщение человека к Божественной . сущности делает его всемогущим - "И тогда сущность, сообщаясь всем людям, уже не триипостасна, а имеет их бесчисленное множество".

Вспомним диалектику "Дао-дэ цзина":
Одно порождает два.
Два порождает три.
Три порождает мириады существ.

Константа Троицы незыблема и абсолютна. Онтологически оставаясь всегда равной самой себе, экзистенциально Троица может эволюционировать: разве Голгофа не внесла в нее новый опыт? Вечность - и эволюция: сочетание этих понятий порождает глубочайшие антиномии, но оно необходимо. Рождение Богочеловечества - эволюционная задача. Ее реализация будет означать ипостасный синтез божественного и человеческого. Оставаясь трехипостасным. Бог одновременно станет бесконечноипостасным - это опять антиномия, но на уровне сердца она вполне разрешима. Симеон Новый Богослов восклицает: "имею внутри себя тебя, ипостасную Любовь". Эта ипостасностъ ассимилируется человеком - становится абсолютно неотъемлемой от него. Он ипостасно входит - через посредничество Христа - в Святую Троицу. И это вершина теозиса.

Препятствием для сущностного соединения Бога и человека может казаться онтологическое различие их природ. Но это различие не безусловно - тут тоже есть свои антиномии. А их появление всегда указывает на возможность компромисса, даже синтеза. Одну из таких антиномий можно представить в следующем виде: тезис - непредставимость Бога, антитезис - его антропоморфизм.

Симеон Новый Богослов создает своеобразный портрет Бога, полный антиномизма: "Бог не является в каком-либо очертании или отпечатлении, но является как простой, образуемый светом, без образа, непостижимым, неизреченным. Более этого я не могу ничего сказать. Впрочем, являет Он себя ясно, узнается весьма хорошо, видится чисто невидимый, говорит и слышит невидимо; беседует естеством Бог с теми, кои рождены от Него Богами по благодати, как беседуют друг с другом, лицом к лицу". Невидимость Бога-Отца стала основанием для запрещения изображать его на иконах. Но Церковь знает и альтернативный подход - его ярко выразил Климент Александрийский, учивший о человекоподобии Бога. Характерные для русского Севера иконы "Отечество" и "Сопрестолие" показывают, сколь устойчивым было в православии стремление вочеловечить Бога-Отца.

Воплощение Слова - тоже "выступание" Бога. Было ли оно только энергийным? Или еще и сущностным? Оставим пока эти вопросы без ответа. И вспомним апофатическое утверждение Максима Исповедника: "Бог не есть сущность". Бог глубже! Человеку дано соединиться с ним и благодатно, и ипостасно, и сверхсущностно...

..."Исихия" буквально означает "молчание". Вставшие на стезю теозиса знают: суесловие, разговоры - дисперсия духа. Тогда как восхождение к Богу требует сосредоточения сил, их фокусировки. Исихаст собирает себя, изолируясь от энтропии внешнего мира, - тишина становится его падежной оградой.

Исаак Сирии говорил: "Молчание есть таинство будущего века, а слова есть орудие этого мира". В молчании Бог сотворил ангельскую иерархию, - ключевое "Да будет свет" прозвучало после, при создании дольней природы. Дерзая принять ангельское служение в земных условиях, исихасты воссоздают в своих скитах тишину и чистоту неба.

Нельзя ступить даже на первую ступень небесной лестницы, не очистив себя от греха, - теозис начинается с метанойи: нового рождения личности через покаяние. Ефрем Сирии так определяет сущность метанойи: "всецелое переплавление". Все ветхое, обремененное грехом уничтожается в огне покаяния. Вслушайтесь и всмотритесь в эти русские слова: "уничтожение", "ничтожество" - корнем здесь является небытийное, нирваническое, апофатическое Ничто. Покаяние наитеснейшим образом связано с уничижением себя. Кто я в темной ауре своих прегрешений? Нуль - ничто - ничтожество! Во имя теозиса я должен пройти через очищение. Только так! Очищение небытием - как огненное очищение. Умалившись, возвысишься.

Метанойя освобождает от гордыни - метанойя перечеркивает эгоцентризм. Валаамский шумен Харитон наставляет ученика: "Чего Вам больше всего опасаться должно? - Самодовольства, самоцена, самомнения, - и всякого другого само...". Эгоцентризм необходимо заменить теоцентризмом. И вот достойное место для Бога: сердце исихаста.

Молчальник низводит свой ум в сердце. Это сложнейшая психотехника - опыт многих столетий. И передается он не через тексты, а через прямую преемственность: от учителя - к ученику. Передастся вкупе с целостной картиной мира, в которой космология и антропология - суть одно. Космос исихазма вочеловечен: его средоточие и ось - сердце. Отсюда сердечность во всем облике старца: он мыслит сердечно - говорит сердечно - поступает сердечно. Атмосферу сердечности создает вокруг себя старец. И самое главное: именно через его сердце изливается в мир свет несказанный. Случалось, что Святая Русь наполнялась им всклень - и это были самые счастливые периоды ее истории.

В подвиге старчества особую роль играет умная молитва. Это многократное, потенциально бесконечное повторение простых слов: "Господи Иисусе Христе, Сын Божий, помилуй мя, грешного". Умная молитва может произносится и вслух, и молча. Но лучше всего, когда она передоверена сердцу - вписана в его биение. В "Откровенных рассказах странника духовному отцу своему" об этом сказано так: "...сердце, при обыкновенном своем биении, начало как бы выговаривать внутри себя молитвенные слова за каждым своим ударом". Спит исихаст или бодрствует, свободен от дел или занят трудом, - но сердце всегда, непрестанно, в любых условиях совершает молитву. Вся жизнь старца - непрерывная молитва.

Иоанн Лествичник говорил: "Молитва по своему характеру есть общение". Общение с Богом! Очень важно осознать соприсущий молитве диалогизм. Перед нами не односторонняя, а двусторонняя коммуникация - здесь действует принцип обратной связи. Именно в молитве достигается синергия человека и Бога - союзничество, сотворчество, соработничество их энергий. Синергия есть основа теозиса - начинается она в сердце.

Игумен Харитон говорил: "В сердце жизнь, там и жить надобно". Будущая жизнь - это жизнь в сердце. Во всевмещающем сердце Бога! Такова экология вечности. Предугадывая ее в условиях времени, исихаст молитву сердца направляет сразу на три цели: замаливает греховность человеческой природы - обретает внутренний покой - утончает свое зрение. Что же открывается ему в сурдокамере кельи? Поразителен кругозор исихаста: от "добытийственных сфер" до "восьмого дня" - весь разворот времени. И дальше, глубже: сияние вечности. Крохотная часовня на Святом острове - и в ней небывалое: прямой контакт человека и Бога. Моя чудесная северная Фиваида! Здесь повторилось то, о чем говорил Нил Синайский: "Молитва настраивает нас на собеседование с Богом и долговременным навыком в сем вводит с Ним в содружество".

Старцы поднимались на предельную для человека вершину.

И опускались вниз: для служения ближним. Феофан Затворник пишет: "...не все безмолвники оставляются в безмолвии навсегда. Достигающие через безмолвие бесстрастия и чрез то удостаивающиеся преискреннего Богообщения и Боговселения, изводятся оттуда на служение ищущим спасения, просвещения, руководя, чудодействуя".

Старчество знает свою антиномию: уход от мира - служение миру. Авва Арсений говорил: "Не могу быть с Богом и людьми". Предельное напряжение антиномии можно снять уходом от мира. Эту тягу к одиночеству, к обрыву связей с людьми прекрасно выразил отец Клеопа: "мысль одну надобно иметь, что я только один на земле да Бог, - никого больше не воображать. Не с кем ссориться, когда один я на земле". Вот экстремум одиночества! Как все предельное, оно переходит в свою противоположность - абсолютную открытость миру, его скорбям. Не себя спасает старец - спасает всю Ойкумену. Нил Синайский говорит: "Монах тот, кто, от всех отделясь, со всеми состоит в единении". Вот истинное разрешение антиномии старчества. Оно было и остается проводником света в наш мир.

Свет неглаголемый - свет нереченный - свет несказанный!
Да не пресечется на моей Руси спасительное светолитие.

Юрий Линник "Мой исихазм"