"Вера без дел мертва есть"

 

АПОФАТИЧЕСКОЕ БОГОСЛОВИЕ

Исихазм преемственно связан с традицией апофатического богословия. Суть его такова: Бог настолько запределен возможностям нашего познания, что мы не вправе говорить о нем на языке катафатических утверждений — полезней язык апофатических отрицаний. Бога нельзя соотнести ни с одним из свойств или атрибутов, знакомых нам эмпирически или умозрительно, существующих реально или только воображаемых. Бог выше опытного знания — выше самой яркой фантазии — выше самой проникновенной интуиции. Он выше самого этого “выше”, которое только декларирует, ничего не разъясняя. Правда, подобные декларации создают определенную эмоциональную среду, обостряющую чувство несоизмеримости божественного и человеческого. Они нагнетают некий особый пафос, похожий на тот, с каким мы вступаем в кромешный мрак. Это похоже на стресс, шок. Ведь что тут получается: культура вооружает нас знаниями и методиками — и вдруг мы ощущаем свою абсолютную безоружность перед великой тайной. У нас нет ничего, с чем ее можно сравнить и сопоставить, — привычные способы адаптации к неизвестному тут не работают. И потому мы переживаем священный ужас.

Почва уходит из-под наших ног. Не на что опереться! Проваливаются все аналогии — подводят все параллели — развеиваются все метафоры. Не то — не то — не то! За что бы мы ни уцепились, пытаясь приблизиться к Богу, — все тает, рушится: мы терпим полное фиаско, пытаясь получить позитивное знание о Боге. И тут нас осеняет: знание о Боге — это знание наизнанку! То есть, незнание — или антизнание: набор отрицательных высказываний — система элиминаций — вычеркивания — вымарки — вычеты. В “Мистическом богословии” Дионисия Ареопагита о Причине всего сущего говорится так:

Она не душа, не ум;

Не слово, не мысль;

И не число, и не порядок;

Не равенство и не неравенство, т подобие и не отличие...

Перед нами череда минусов! Она у Дионисия Ареопагита тянется очень долго — и в принципе ее можно продолжать бесконечно, отбрасывая одну за другой все черты и характеристики бытия. Ни одна из них не имеет ничего общего с Богом. В информационном отношении Бог — это радикальная новизна: то, что не с чем сравнить, не с чем сблизить. И поэтому апофатика говорит: Бог находится за пределом всех земных имен — всех известных определений — всех традиционных подходов. Значит, он постигается через молчание? Казалось бы, это выход из положения — и поначалу он представляется неожиданным, парадоксальным. Вербализуемое мы противопоставили невербализуемому — слову предпочли немоту, видя в ней нетривиальное орудие богопознания. Мы образовали альтернативу “слово — молчание”, запамятовав слова Максима Исповедника о том, что Бог “...не обладает ничем противоположным”. Наивно искать Бога в Зазеркальи, построенном с помощью антитез. Как мы ни инверсируем привычные реалии, однако все равно не выходим из некоего замкнутого круга: внутри него нет ключей к Богу.

Апофатика удаляет нас на бесконечное расстояние от Бога. Пройдя через ее суровую школу, мы ощущаем всю непреложность своего сиротства: мы оставлены на самих себя — пытаясь опереться на Бога, мы проваливаемся в пустоту. Становится жутко — и одиноко — и безнадежно! Но что такое? Все мосты, которые наводились к Богу, сожжены — и тем не менее мы со всей достоверностью ощущаем: Бог рядом! Отодвинув его за черту нашего чув­ствования и разумения, апофатика приблизила Бога с какой-то неведомой нам стороны. Придвинула вплотную! Оказавшись без единой приметы Бога, мы безошибочно распознаем Его. Да, апофатика отняла у нас все костыли — и заставила самостоятельно подойти к краю бездны; и оставила один на один со свободой, которая не стеснена ни одной дефиницией, ни одной расхожей характеристикой. В присутствии Бога рухнули все твои построения. Несопоставимость — несомасштабность — неродственность Бога и человека: апофатика выяви­ла это со всей трагической непреложностью. И вот великий парадокс апофатики: отделив тебя от Бога бездонной пропастью, она одновременно связала вас в предельно плотный экзистенциальный узел — не развязать и не разрубить. Если ты создан по образу и подобию Бога, то это значит, что и в тебе заложена апофатическая бездна. Ты микрокосм? Ты микротеос? Тогда посмотри вглубь себя — и поищи там изначальное Ничто; Бездна познается бездной! Отсутствие — отсутствием! Непостижимость — непостижимостью! И на этих апофатических глубинах, в которые неожиданно провалилась культура, обнаруживается не просто связь человека с Богом, а их своеобычная амбивалентность — или того больше: тождественность. Но не любовь и творчество, не жизнь и истина связуют вас на этом уровне, а то, о чем и сказать нельзя: ничтойное — нигдейное — ничейное.

В апофатике как бы аннигилирует, сходит на нет все сущее. Быть может, мы найдем Бога в остатке? Но остаток отсутствует! Наша сознательная или бессознательная надежда обнаружить его рушится. Подвергнув отрицанию все и вся, мы остаемся наедине с пустотой небытия. Страшно! Но этот страх питает чувство возвышенного, в котором явен мистериальный оттенок. Пиетет перед бездной достигает своей эмоциональной кульминации — и не здесь ли незнание Бога парадоксально оборачивается знанием о нем? Апофатика культивирует чувство возвышенного — катафатика ведет к Богу через чувство прекрасного.

Дионисий Ареопагит предлагает воспеть Бога “...путем отнятия всего сущего”. Он советует “...отьятия предпочитать прибавлениям”, — и эти отьятия доводит до абсолютного предела: ставит нас на край, подталкивая к экстремуму, к обрыву. И нас озаряет! И мы, говоря словами Дионисия Ареопагита, “... ничего-не-знанием сверхразумное уразумеваем”. Черточка минуса! Держась за нее, попадаешь в пустоту, — и вдруг сама эта пустота становит­ся надежнейшей опорой богопознания. Это парадокс? Можно и должно говорить о тополо­гии мышления — так вот: в апофатике она становится особенно сложной, ультра­неевклидовой. Смыслы тут инверсируются, выворачиваются наизнанку — и мы попадаем в семантическое минус-пространство: не здесь ли таится Бог? Надежды — упования — чаянья! Так хочется удовлетворить их. На жертвенник мы готовы положить и тварный мир, и свою речь, и свое “я”. Но жертвы не приняты: цель снова уходит от нас.

Бесспорно: апофатическая бездна приближает нас к Богу. Но ведь мы максималисты! Мы хотим не приближения, а сближения с Богом — полного соединения с ним. Не нужно ли для этого и апофатику подвергнуть отрицанию? Апофатика апофатики! Здесь она возведена в квадрат — а вдруг нужна бесконечная степень? Григорий Палама говорит: “отрицательное богословие — все еще слова, созерцание же бывает и выше слов”. В унисон этому признанию звучат и слова Максима Исповедника: бытие Бога “...выше всякого утверждения и отрицания”. Оба мыслителя познали глубины апофатики. Почему же они покинули их? Думается, среди причин здесь надо назвать и такую: апофатика неявно содержит в себе искус отказа от идеи Бога — постулат непознаваемости грозит перерасти в постулат несуществова­ния. Для веры это грозное испытание! И Дионисий Ареопагит, и Максим Исповедник с мужеством прошли через него. В схолиях к ареопагитикам читаем: “Смотри, как отрицания в применении к Богу решительно превосходят утверждения, — такие как: безвидный, бессущностный, безжизненный... Они ведь содержат идею небытия и все-таки — в смысле превосходства — мыслительно применимы к Богу”. Идея небытия! Грозной те­нью она промелькнула в словах великого богослова. Нет сомнения, что апофатике при­сущ своеобразный экспериментаторский дух — и Бог, и вера в него тут подвергается опытной проверке через отьятие всего и вся, причем конечный результат может быть такой: остается Нуль — Ничто — Небытие. Неужели это и есть Бог? Обнаружив такую возможность, апофатическая мысль отпрянула от нее. Но она честно сказала о ней. Пусть со смущением и трепетом, но сказала, — и это подвиг апофатики, значение которого только-только начинает сознаваться нами.

...Поражает амплитуда этого антиномизма! На одном полюсе - абсолютная неприступность и недоступность Бога; на другом полюсе - возможность непосредственного контакта с ним. Это совместимо! Но можно ли представить более широкий диапазон переживаний? Ведь это отзывается в твоих эмоциях: мрак апофатики - и свет катафатики; запредельная сущность - и живая конкретность энергии; самозамкнутый Бог - и его щедрое самораскрытие, направленное на тебя. Вот ты падаешь в апофатическую бездну - а вот взмываешь в катафатическую высь. И вот что поражает: полярно противоположные, эти ощущения в равной степени необходимы для того, чтобы в твоей душе огранился образ Бога. Апофатика и катафатика - как своего рода диполь: возникающие внутри него экзистенциальные напряжения обеспечивают успех богопознания....

...Исихазм парадоксален. Он учит: нетварная энергия - это не весь Бог; но в нетварной энергии он присутствует весь - целокупно, полностью. Как тонко и глубоко здесь играют смыслы! Ты не знаешь, что скрывается в недрах сущности - но ты определенно знаешь: в касаниях благодати Бог тебе является весь как есть - без всякой утайки. Апофатика напоминает: ты и Бог - несоизмеримы. Катафатика обнадеживает: ты и Бог - взаимоподобны. Где же истина? И в апофатике, и в катафатике! Истина - антиномична, истина - комплементарна. Усвоив ее всем своим существом, ты вносишь в богопознание подлинную диалектичность: не отчаиваешься, когда Бог уходит от тебя в неопределенную бесконечность - но и не спешишь в ложной эйфории экстаза отождествить себя с ним, когда переживаешь упоительный восторг взаимодействия с нетварной энергией. Исихазм дает тебе то, что ты не получишь нигде: полноту общения с Богом. Но вместе с тем он прививает чувство такта и меры, - поэтому чудо твоего сретенья с Богом обретает удивительно достойную и благородную форму: это апофеоз религиозной культуры...

Юрий Линник "Мой исихазм"